There were no women among the Russians who came to the Far North, and men brought girls from neighboring local tribes into the house. Children born to local women were incorporated into the Russian population. After two or three generations, the number of residents of mixed descent increased significantly, which allowed marriages to take place mainly in their own environment.

  Russian settlers had certain traditions in the practice of marriage: they tried to marry or give away their brides to Kolyma or Ust-Yansky Russian old-timers. Marriage ties with Yakuts and Evens were relatively rare.

  People got married at the age of 17-18 and married at 18-20. According to informants, there was some freedom of morals, so it was not uncommon to have children before marriage. Such children were called “deviye” (maidens), “prizhytki” (scions) and “zaugolniki” (illegitimate child). As a rule, they were given a surname and patronymic after their father or mother's elder brother.

  A case that took place around the middle of the 80s of the last century has been preserved in people's memory. The famous beauty, singer and dancer Agafya Shkuleva gave birth to the third “maiden” child, and all the children were from different fathers.

  The headman decided to punish her with a rod. Before the beginning of the punishment, with the evident sympathy of the male half of the community, she sang a few ditties and then danced. Enchanted by the young woman's marvelous voice and dashing dance, the assistant governor present canceled the punishment. In the oral folk art of Russian old-timers there are many songs and ditties devoted to love. It is interesting to note that almost every young man (or girl) “sang” to his beloved, that is, dedicated to her “his” song - to his own words, his own melody.

  This song was sung in private or among close friends. Here are examples of such songs-couplets:

Thick Masha fence,
She didn't let me go out,
Da urullu, rullu, rullu,
Da urullu, rullu, rullu, rullu.

***

I don't put my black-browed one
Under the vestry.

***

Where I'll see Dashka's trail,
I go both ways,
My Dashka's trail
Like a colorful checkerboard.

***

Yeah, I loved birds,
Yes, I loved Mashek,
Loved by the desired
Loved from the heart.

  Lovers called each other with invented affectionate names: “Achilinka”, “Dugudushka”, “Tumtarechka”, “Khanechka”... They composed joking love ditties:

Achilinka, come back!
We found your pants.

***

I had a napakha,
It went from ring to ring,
And a Pokhodskaya girl
Chased me for three miles.

(Recorded from the words of A. I. Shkuleva, 70 years old, 1972).

  When a son was 18-20 years old, his father and mother tried to find a suitable bride for him. The main requirements for the bride were good appearance, health, good disposition, and ability to manage a household. However, under equal conditions, the last virtue was given preference, which was expressed by the proverb: “Beauty is not to be licked”. Incompetence, bad luck, laziness were considered a vice for both men and women.

  Forced extradition or marriage was extremely rare. To marry without parental consent (“to leave with legs”) was considered a disgrace. Other women reproached such an arbitrary woman during a quarrel: “I didn't leave with my legs, as you did, but with the blessing of my father”.

  The Orthodox Church forbade marriages of relatives up to the seventh generation and imputed to the clergy the duty to find out the degree of kinship of the future spouses.

  However, in Russkoye Ustye, marriages of third cousins were allowed with the permission of the priest. But all sorts of things happened... Thus, in 1866 burgher Yegor Golyzhensky gave a written promise to the priest that he would not live in the same area with maiden Anna Chikhacheva or go to her. On this adoration there is a resolution of the dean Lev Shipitsyn: “I ask to divorce these fornicators, who are relatives in the second tribe”.

  As a rule, there was no prior agreement on dowry. The most respected person was sent as a matchmaker, sometimes someone from the family.

  The parents themselves never acted as matchmakers. The matchmakers, having appeared in the bride's house, first talked with her parents about extraneous matters, then went directly to matchmaking. The main matchmaker or matchmaker, having recognized the moment, declared the following: “We have come to you not to feast, not to dine, but with a good deed, with matchmaking. You have goods, we have a merchant - let's start a kinship”.

  They gave a flattering characterization of both the bride and groom. They concluded that they were a suitable couple. If the parents did not agree, they said: “You are still young, you need to be a girl, to help your mother and father”. The bride's consent was asked. If she agreed, the father said: “You chose a young man by your will so don't charge your father”. The matchmaking ended with the matchmaker being given the bride's handkerchief as a pledge, which meant that the proposal was accepted. The matchmakers handed the handkerchief to the groom.

  A few days later, there was a “second act”. That action took place a few days later. The groom's father and mother, together with the matchmakers, came to the bride's house for the final certification and personal “handshake”.
Both fathers gave each other their hands, and those present chanted, “For good luck!"

  With the words "God bless!” a senior matchmaker or a respected person (godfather) separated the hands of the fathers. At that moment, the groom's father gave the bride and her father a gift: a fox skin or some gold coins.

  Then the bride would approach her father. He took down the most valuable icon from the shelf, raised it above his head, kissed his daughter and said: “I bless you with the Kazan (Smolensk) Mother of God! God be with you!” (Recorded from the words of A. I. Shkuleva, 70 years old, 1972).

  Three or four days later, the betrothal took place, where the bride and groom officially met in public and exchanged rings. The wedding was timed to coincide with the arrival of the priest. Therefore, it often happened that spouses who had lived together for six months finally went to the church to get married.

  The wedding began with a bachelorette party. At the bride's house, her friends sang songs. There were 12 songs to be sung. The first song:

It's not knocking, brothers, in the house,
 No thunder rumbles in the sky,
A daughter is blessed by her father,

A daughter is blessed by her mother:

- Bless me with a crown of gold,
- Bless me with my bridegroom.

After this song, the bride was closed from those present, braided her braid and sang:

Then cried the beautiful maiden's soul
For her russet braid,
For her maidenly beauty:

Now you must not scratch your braid,
Must not weave it into a golden bush.

When the groom and his friends and the foreman came to pick up the bride to take her to the church, they were greeted with a song:

On the yard, the yard,
Ivan's yard,
A cypress-tree grew.
Nine falcons were flying,
From the tenth winged falcon,
Nine boyars were coming,
The young prince came with the tenth.
His betrothed was coming out,
She was betrothed with a golden ring.
She washed and whitened,
She looked in a clean mirror,
She scratched herself with a carved comb.

  According to custom, the foreman must buy the bride, and the bride's brother must sell her. The groom stands at the threshold, the bride's brother sits at the table. The foreman puts a kopeck on a saucer and brings it to his brother. He says: “I did not feed and drink for this” and moves the saucer away.

  Тысяцкий снова подает на блюдце монету и подвигает к брату. Так повторяется до трех раз. Наконец брат берет невесту и подводит к жениху. В это время поют:

Не вылетай, утка, из острову,
Не выпорхай, птица, из гнездышка,
Не выходи, наша душечка, из терему.

Невесту везут на собаках (в нартах. – И,Ч.) в церковь. После венчания едут в дом жениха. У дома молодых встречают с хлебом-солью мать и отец жениха присутствующие в это время поют:

Не белы ветры навеяли,
Нежданны гости наехали,
Сокол летит, земля ютит

[Зензинов, 1914а, с. 63].

Свадьбу вел тысяцкий, выбираемый из наиболее уважаемых людей.

  Во время свадебного пира девушки-подружки невесты – пели хвалебные песни («опевали») в честь молодых, тысяцкого и присутствующих гостей. Тот, к кому относилось «опевание», должен был бросать на блюдце деньги.

  На свадебный стол обязательно подавался запеченный лебедь, а также вареная кость от лебяжьего крыла. Обязательным был ритуал ломания лебяжьей кости: сначала ее брал тысяцкий и делал вид, что пытается сломать, затем передавал жениху. Жених должен был сломать ее руками без применения каких-либо посторонних предметов, что символизировало его удаль и силу.

  В конце свадьбы пели обычные песни и плясали.

  Признавался законным и повторный брак, однако устанавливался срок траура по умершему супругу – не менее года. О нарушавших этот срок осуждающе говорили: «У мужа (жены) еще ноги не замерзли, а она (он) уже новую судьбу ищет».

  Начало беременности узнавали по отсутствию «красок» – менструаций. (Период менструаций называли словом «мылась», «моется». Женщина в этот период не должна была спать в одной постели с мужем, чтобы не «запоганить» его.

  Когда менструации заканчивались, она должна была вымыться и всю свою постель протрясти над огнем, а сама несколько раз должна была перешагнуть через костер – «окуриться».) Беременных называли: «непростая», «нездоровая», «в интересном положении», «грузная». При наступлении срока родов – «на тех порах» – заручались «бабушкой» (повитухой). К ней проявлялось особое уважение. Девушки и нерожавшие женщины повитухами быть не могли.

  Во время родовых схваток повитуха массажировала живот у роженицы и читала молитвы. В это же время ставили свечку или затеплили лампадку в честь святой Соломонины – покровительницы женщин.

  Роженице расплетали волосы, развязывали все узлы на одежде, расстегивали все пуговицы; развязывали также узлы и на ненадетых юбках, фартуках, отпирались все замки на сундуках, на амбарах и т.п. – чтобы облегчить роды. Если они были продолжительные, муж выходил на улицу и стрелял из ружья.

  При задержке последа роженице разминали живот. Послед обычно закапывали в землю недалеко от дома. Отпавший остаток пупочной культи («пупок») мать, завернув в тряпочку, хранила, считала, что это дает хорошую память ребенку. Кормящая мать остатки грудного сцеженного молока не выливала в помойное ведро, а уносила недалеко от дома и выливала на чистую землю.

  Новорожденного младенца обмывали теплой водой, заворачивали в пеленки, затягивали веревкой («покромом») и укладывали в колыбель («зыбку»). Зыбка — небольшое продолговатое лукошко с навесом над головой. Ребенка закрывали одеяльцем и зашнуровывали ремнями, привязанными к краям зыбки. Подстилка — обычный ватный матрасик, под которой подстилались крошки гнилого измельченного дерева или сушеный мох.

  Переход колыбели от одного ребенка к другому допускался лишь в том случае, если ранее родившийся ребенок был жив, в противном случае для новорожденного делали новую колыбель.

  В течение первых недель ребенка мыли каждый день, обычно вечером. Разводили огонь в камельке, нагревали воду и обмывали его с мылом. Затем пеленали, схватывали двумя пальцами носик, потягивали несколько раз, приговаривая: «Не будь курнос». При этом издавали полусвистящий звук. В течение первой недели после рождения ухаживала за ребенком бабушка-повитуха. До 40 дней ребенок находился в пеленках, после чего его одевали и пеленали только на ночь. Зыбку ставили обычно около постели матери. Грудью детей кормили долго – вплоть до четырех лет.

  По истечении шести недель после родов женщина должна совершить перед образами 40 поклонов на коленях, «окуриться» и сходить в церковь. После этих процедур она считается «молитвенной», то есть чистой.

  Ребенка крестили на восьмой день. Обходились обычно без священника. Наливали в чистый таз теплую воду, опускали в нее серебряный крест, после чего вода становилась «святой». Крестный отец несколько раз окунал ребенка головой и ногами в воду со словами: «Крестим раба божьего Николая (Петра и т.д.)».

  Крестные отец и мать почитались почти наравне с родителями. В случае смерти последних они опекали своих крестников.

  В старину обычно детям давали по два имени. При крещении, например, давали имя Петр, а все звали Иваном. Или давали детям клички собак, названия птиц и зверей: мальчиков звали «петушками», «соловьями», «снегирями» и т.п., девочек – «уточками», «пташечками», «мартышками»… Предполагали, что если болезнь, или «порча», будет искать «Ивана», то не найдет, так как фактически его зовут «Снегирём». Этот обычай имеет, по всей видимости, древнерусское происхождение. В целях обмана «нечистой силы» на Руси ребенку иногда меняли имя. Отец или дед выносил хворого ребенка из избы и через некоторое время приносил его обратно, называя не старым именем, а «найденом» или «ненашем»: дескать, услышат бесы, что это другой ребенок, и отступятся от него [Федосюк, 1971].

  Верили, что умершие могут возвращаться с того света под видом новорожденных – «приходить ояви». «Возвращались» они обычно к родственникам или друзьям. Обнаружить личность «вернувшегося» помогало чье-либо сновидение, прижизненное заявление самого умершего, какие-либо родимые пятна, рубцы на теле младенца, которые якобы были у ушедшего из жизни, а также другие особенности (например, левшество и т.п.). Зачастую «вернувшегося» узнавали, когда ребенок начинал говорить, проявлять определенные склонности, подобные тем, которые были у умершего: любовь к лошадям, пристрастие к картам, кузнечному ремеслу и т.п.

  Рождению мальчика радовались больше, чем девочки. Отношение к детям было спокойное и ласковое. Интересна вежливая форма обращения к ним. Мальчика звали «тятей», а девочку «мамой». «Тятя, сбегайка на угор, принеси-да весло» или «Мама, подай-да огонек».

  Детям не ленились рассказывать сказки, петь колыбельные песнии-мпровизации, песни-потешки:

Баю, баю, баю-бай,
Мой сыночек, засынай,
Будешь в золоте ходить,
Чисто серебро носить.

Мой сыночек, засыпай
И скорее подрастай,
Ты скорее подрастай
Тяте – маме помогай.

***

Утренее встали,
Чайнички сварила,
Чайнички сварила,
Тятю напоила.

***

Солнышко, солнышко,
Выгляни в окошко,
Твои дети плачут,
Серу колупают,
Собакам бросают, нам не дают.

***

Белогребенный петушок
Полетел на холмышок.
Да ликаточек-ликаток,
Да ликаточек-ликаток.

  Старшие дети часто нянчили младших, особенно в небольших семьях, где не было свободных от работы взрослых. Младшие постоянно видели в лице старших поддержку и защиту. Дети за любовь и ласку родителей и старших братьев и сестер платили им полным повиновением, называя отца и мать ласковыми словами: «тятя», «тятюка», «мама», «мамука». Младшие дети не имели права называть старшего брата или сестру по имени: сестру звали няней, брата – батей.

  Игрушек у детей было очень мало: пустые спичечные коробки, гильзы, чурочки, шилинки – обломки фарфоровой посуды. Мальчики с четырех-пяти лет начинали стрелять из лука, а девочки – приучаться к кройке и шитью. Коллективными играми мальчиков были «лапта», «мячик пинать» (подобие футбола), «куликаться» (игра, напоминающая современный хоккей с мячом). В последней играющие разделялись на две партии, каждый вооружался небольшой палкой («куликой»), ворота отмечались колышками; каждая партия стремилась загнать в ворота противника деревянный шарик (иногда он был облит свинцом). Гол именовался словом «сало». Говорили, например: «Мы им два сала забили». А вот еще одна игра: на расстоянии 10-15 метров устанавливали колышки («приметы»), в которые стреляли из лука. Любимой коллективной игрой как детей, так и взрослых была также игра «в жмурки», которая у индигирщиков носила свое название – «чурить».

  Обстановка, окружавшая детей, разговоры взрослых об охоте или рыбной ловле – все это вводило ребенка в круг их интересов. Поэтому вполне естественно, что игры имитировали такие процессы, как езда на собаках, добыча песцов, рыбы и т.п. С очень раннего возраста детей приобщали к посильному труду.

  Мальчики 10-12 лет считались помощниками отцу: ездили на ветках, помогали на рыбной ловле, кололи дрова, носили воду, ставили петли на куропаток и т. п. Девочки были активными помощницами матери. Они помогали присматривать за младшими, начинали учиться шить и вышивать, готовили пищу, убирали помещение. Возраст ребенка определялся не количеством лет, а той пользой, какую он приносил в хозяйстве. На вопрос: «Велик ли у тебя сын?» – можно было услышать следующее:

  «Большенкой! Лучком-тамаричком стреляет», «Большой! На лодке сам ездит» или «У меня парень совсем большой. Один по пастям ездит».

  Главой семьи был муж. По самому своему положению женщина Севера не могла стоять во главе семьи: будучи привязана к домашнему очагу, она была не способна вести дела, выходящие за пределы дома и маленького хозяйства.

  В основном между супругами существовали добрые отношения, муж считал необходимым советоваться с женой. Разводов почти не было. И все же положение женщин было приниженным и далеко не равноправным. Она не присутствовала на ежегодных сборах мещанского общества, раздел добычи производился только по количеству мужских душ. Муж мог наказывать жену, и никто не имел права за нее заступаться. Женщины были покорны сульбе своей, что нашло отражение в их поговорках и присловьях: «Без вины бить не будут», «Не лезь, баба, в мужское дело» ит. д. В доме правый, или красный, угол («переднее место») принадлежал мужчинам, а левый – женщинам. Питались женщины, как правило, отдельно от мужчин, на левой половине избы – за «бабьим» столом. Женщина не смела громко петь и смеяться при мужчинах. Она должна была говорить мало, не вмептиваться в разговор мужчин. Девушка не должна расплетать косы при мужчинах, а замужняя – являться без платка на голове.

  Жена главы семьи – старшая в доме женщина – наблюдала за порядком, занималась обучением домашним работам младших членов, воспитанием внучат. Она была наделена большими полномочиями в отведенном ей кругу обязанностей. Члены семьи должны были поступать согласно ее распоряжениям.

  Тяжелым было положение молодой женщины, вошедшей в большую семью. Ей полагалось вставать раньше всех и позже всех ложиться, безропотно выполнять указания свекрови. Положение снохи несколько улучшалось с рождением ребенка: с нее снималась часть домашних работ.

  В больших семьях, где были женаты несколько сыновей, часто возникали конфликты между невестками. Поэтому каждая пара старалась отделиться и завести самостоятельное хозяйство. При отделении женатого сына отец выделял ему часть из общесемейного имущества: несколько сетей, собак, ветку и кое-что из утвари. Однако промысловые условия требовали коллективного ведения хозяйства. Так, неводной лов был подсилен не менее чем трем работникам. Нехватка жилья, топлива, транспорта принуждали к совместному проживанию нескольких малых семей. Все это способствовало стойкому сохранению неразделенных семей.

  Состоятельные родители, не имевшие сыновей, боясь потерять часть имущества, принимали неимущих зятьев в свою семью, которые зачастую потом находились в положении работников.

  Всю домашнюю работу выполняли женщины: готовили пищу, шили одежду, ухаживали за детьми, кололи дрова, заготавливали воду, варили корм для собак. Неводной лов рыбы тоже входил в обязанности женщины.