Что же касается других жанров, то Богораз отметил, что в фольклоре оленных чукчей совершенно отсутствуют загадки, “пословиц… тоже мало, и они не совершенно дифференцировались от обыкновенной речи. Большее распространение имеют скороговорки, уже потому, что они носят в себе элемент состязания, который в любом виде возбуждает у чукоч страстный интерес” (Bogoraz, 1900. С. XXXV).Фольклор чукчей характеризуется разнообразием жанров, сюжетов, образов. V. G. Bogoraz выделил следующие его жанры: мифы о сотворении земли, солнца, луны, человека, животных, о различных божествах (“начала творения вести”); сказки о чудовищах кэле; шаманские рассказы; бытовые сказки; предания о военных столкновениях чукчей с коряками, юкагирами, эскимосами, русскими (“времен раздоров вести”); сказки о животных; заговоры; песни.
В космогонических мифах о происхождении солнца, света, луны культурными героями выступают люди, птицы, звери. Многие образы и сюжеты чукотских мифов аналогичны таковым у соседних народов. Так, “предание о приморской женщине – создательнице людей, оленьих стад, морских животных, жилищ имеет широкое распространение как у приморских чукчей, так и у азиатских эскимосов” (Сказки и мифы…, 1974. С. 611).
Образ ворона, по-разному представленный в мифах и сказках чукчей, встречается в мифологии всех палеоазиатов Северо-Востока. Но у чукчей он имеет свои характерные черты. Как отмечал Г.А. Меновщиков, «мифический культурный герой чукотских космогонических преданий – ворон, добывающий солнце, луну и звезды, клювом продалбливающий небесную твердь, чтобы взошла заря, предстает более устойчивым творцом, чем ительменский Кутх и корякский Куткыннеку.
Вполне вероятно, что это еще тот безымянный и общий чукотско-камчатский ворон-творец, который предшествовал Кутху-Куткыннеку. Что же касается вороньего персонажа чукотских сказок о животных, то в них его мифическая миссия, как и в корякско-ительменских сказках этого типа, снижена также до простака и шута. Судя по сходству многих сюжетов вороньих сказок, ворон Кутх – простак, шут и обманшик (“трикстер”) -пришел, как мы предполагаем, в чукотский фольклор из корякско-ительменского, тогда как безымянный ворон-творец, наиболее отчетливо выраженный, по дан¬ным Богораза, в чукотском фольклоре, восходит к общему палеоазиатско-американскому региону» (Меновщиков, 191 А. С. 21).
В сказках о чудовищах кэле эти вредоносные существа предстают, как “грубые и глупые великаны, живущие за морем или на уединенных островах, большей частью в одиночку” (Богораз, 1900). Герой побеждает кэле благодаря своей силе, уму, находчивости, причем имя героя в сказке редко называется: “обычно это “оленевод”, “человек”, “мужчина”, “старичок”, “девушка”, “сирота”, “младший сын”, “шаман” (Меновщиков, 1914. С. 29). Бороться со злыми существами герою помогают “животные – покровители”, добрые духи-“хозяева”, чудесные предметы, каковыми в фольклоре народов Чукотки и Камчатки выступают “мяч, уголек, кремень, выбивалка, летающие лодки (каяки, байдары), стрела, травинка, нож, лыжи, посох, гребешок, шкатулка, мешочки, лучина, мизинец, бубен, рукавица, шапка, кухлянка, отверстие в землянке, мухоморы, ягоды, мертвая голова (череп)” ( Там же. С. 28).
По мнению В.Г. Богораза, “в значительной части рассказов о злых духах кэле фантастический элемент настолько ничтожен, что почти не замаскировывает первоначальную основу реальных этнографических представлений о враждебных племенах” (Богораз, 1900. С. VI).
The folklore about shamans tells about their communication with spirits, about the contests of shamans and about their struggle among themselves, about the miraculous healing of the sick by them, about their travels to other worlds, about shamanic visions, predictions, transformations. Shamans turn into animals, into various objects, become invisible, change the appearance of other people. There are stories where shamans, for fun, turn their interlocutors into midgets and place them in a smoking pipe or spoon.
Бытовые сказки у чукчей распространены более, чем у других палеоазиатов Северо-Востока. Они «имеют очень слабую сюжетную основу, которая подчиняется… необходимости быть… эстетической, художественной, образной оправой для прямого поучения, изложения этических норм: “надо делать так и так, но не так” (Сказки Чукотки, 1958. С. 14). Особо выделяется в чукотском фольклоре жанр героических сказаний (Беликов, 1965. С. 154-169). Произведения этого жанра повествуют преимущественно о борьбе чукчей с иноплеменниками. Основные отличительные признаки героических сказаний – “прославление богатырской силы, ловкости и храбрости героя, его победоносной борьбы с врагами племени, общины или семьи, безусловной преданности своему народу, подчеркивание социальной значимости борьбы героя, сугубо правдивое изображение деталей быта, одежды, вооружения, неустанных физических упражнений героя в силе и ловкости, красочное описание поединков героя с вражескими богатырями или целыми отрядами врагов, исключение из действий героя чудесных помощников и преобладание в повествовании о нем правдивых элементов над фантастическими» (Меновщиков, 1974. С. 38).
The myths and tales of animals clearly reflect the worldview of the Chukchi, according to which man did not separate himself from the surrounding nature. In one form or another, he united himself with animals: he entered into marital relations with them, reincarnated into an animal, conducted equal fights-games of uvichvet with animals, in which he always won (History and Culture of the Chukchi, 1987, p. 254).
Популярны фольклорные образы зверей-великанов. Таковым предстает, на¬пример, гигантский восьминогий белый медведь-людоед Кочатко с телом из твердой кости. “В непогожие ночи он ложится на брюхо посреди ледяного поля, манит лапами и приманивает к себе прохожих. Он зовет плачущим голосом, подражая путнику, потерявшему дорогу. Тот, кто услышит его голос и приблизится к чудовищу, тотчас будет схвачен и растерзан” (Богораз, 1939. С. 37).
In Chukchi myths, polar bears have human faces, they live like people in snow or fur dwellings. They are half-bears, half-humans, with a human mind and speech. In the records of V.G. Bogoraz, there are myths about the marriage of a person with a polar bear, about how a bear gives birth to children for a person and takes them to her country.
The differentiation of the Chukchi traditional economy into reindeer husbandry and sea fishing could not but affect the character of the Chukchi folklore. A variety of sea fiction, plots related to sea voyages began to penetrate into the Chukchi mythology. The heroes of Chukchi legends set off on sea voyages for various reasons: in search of a kidnapped wife or sister, to the rescue of younger brothers who were captured by cannibals on a foreign shore. On the way, they fall into a storm, overcome the rocks that support the sky, which sometimes open, creating wind, then close, many other unusual obstacles.
Распространенными персонажами чукотского фольклора становятся морские промысловые животные – кит, нерпа и др. Для большинства таких сюжетов характерно очеловечивание морских животных. Таков, например, миф о девушке, которую отец и братья за отказ стать женой подвешивают вниз головой на обрывистом утесе. Когда ремень, на котором висела девушка, обрывается, героиня падает в море, попадает к моржам и начинается ее вторая жизнь – жизнь хозяйки моржовой страны. Другой распространенный мотив – брачные связи человека с морскими животными: охотник вступает в брак с нерпой, а когда люди убивают ее, человек предается отчаянию; кит становится мужем девушки, она рожает от него сына-китенка, которого кормит грудью. В более поздних мифах переходного типа, с элементами сказки, появляется даже “китовый народ” ръэврэмкын, который живет глубоко в море. Человек, нырнувший в море, берет в жены “китовую женщину”, которую ему предлагают сами киты.
Новым общественным отношениям приморских чукчей и оленеводов, по мнению Г. А. Меновщикова, обязана трансформация в чукотском фольклоре темы о сироте ейвэл. Если в ранних сказках сохраняется доброжелательное отношение родственников и соседей к сиротам (их принимают в семью, помогают становиться сильными и смелыми), то в сказаниях позднего периода господствующим становится социальный аспект: с зарождением имущественного неравенства среди приморских охотников и оленеводов героические подвиги сироты направлены против насилия и несправедливости {Меновщиков, 1974. С. 37). В одних сюжетах сирота добивается всего сам, в других ему помогают животные. Помощь животных человеку – обычный и распространенный мотив в чукотских мифах.
Одним из самых распространенным жанров фольклора чукчей были заговоры (заклинания). В.Г. Богораз писал, что “нет ни одного чукчи, который бы не имел по крайней мере один или два” заговора (Bogoraz, 1900. С. 26). “Нет ни од¬ного момента в жизни, нет ни одного действия, которое считалось бы слишком незначительным для того, чтобы не сопровождаться особым заклинанием. Человек, едущий на оленях, употребляет заговор, чтобы сократить путь. Голодный человек, который ест вместе с кем-нибудь из одного блюда, старается заклинаниями сделать движения своего товарища более медленными, чем свои. Женщины обращают заклинания к своим сухожильным ниткам, чтобы сделать их прочнее.
Человек, забывший магическую формулу, прибегает к заклинанию, помогающему вспомнить ее. Очень много заклинаний относится к любви. Большое число заклинаний относится к лечению болезней” (Богораз, 1939. С. 107). Множество заговоров было связано с оленеводством: «Каждый стадовладелец имеет свои особые заговоры, которые составляют основу его оленного счастья… Заговоры тщательно сохраняются в тайне, так как, сделавшись известными другому лицу, они немедленно теряют силу. Однако они могут быть передаваемы за плату или по благорасположению (Bogoraz, 1900. С. XXXIV)
Среди многих текстов шаманских заговоров V. G. Bogoraz приводит “Заклинание, приводящее обратно умирающих людей“: “Когда я хочу задержать уходящего в страну мертвых, я превращаю свой мизинец в умирающего и крепко держу его рукой. Когда он хочет уйти, я держу его, перехватываю его на дороге. Я лаю, как собака, и заставляю его вернуться. Я превращаю его душу в плавучее дерево, я дую изо всех сил, как большой ветер, и подгоняю его к берегу. Я гоню его своим дыханием по направлению к земле: “Qato, quato, quato!” Я схвачу дерево за корни и вытащу на берег» (Bogoraz, 1939. С. 173). Другое заклинание предназначено защитить человека от злого духа: «Если я боюсь нападения kelet, когда я сплю одиноко, я говорю: “Я делаю себя маленьким камнем. Я вхожу в камень. Он лежит на морском берегу. Разные ветры дуют на него, многие волны омывают его. Я невредим”» (Там же. С. 167).
Чукотский фольклор, создаваемый в течение тысячелетий, стал основой, на которой в советское время сформировалась и развивалась художественная литература чукчей. В 1940 г. в Ленинграде на чукотском и русском языках выходит книга Тынэтэгына (Федор Тинетев, 1920-1940) “Чавчывалымнылтэ” (Сказки чаучу) – первые образцы чукотского фольклора, отраженные в художественной форме. В послевоенные годы через фольклор шли к широкому признанию своего таланта Антонина Кымытваль, Михаил Вальгиргин, Василий Ятгыргин, Владимир Тынескин, сумевшие соединить вековые традиции устного народного творчества своего народа с достижениями русской и мировой культуры.
E.P. Batyanova, I.S. Vdovin, S.F. Karabanova, N.V. Kocheshkov, V.A. Lytkin, V.A. Turaev
(from the book “Peoples of the North-East of Siberia”)
