Аюмиӄулъӽынка аӷвинлыгулюки налиӷмыӈ алъя авнылгулюки, налъюкӈъўаӷьяӷаӄа сяӈуӽлъыӄсиӈа кияӽталъымни. Ӄамахлъюки узимун пиниӄаӄсяӷанка, алӈунак акумуӄутыӽлъяглюни аюӄсяӽтуӄ, наимтаӽлъягумаӈа, аӽтумаӈа игиӽтиныӷмыӈ сямыӈ ӄыпӽаӄалилъяӈа.

Пиюгаӄлъюӈа астрономыӈуӽнъалюӈа, инӄунамыӈ пыхнъалюӈа унулъӄусиӄ ынкам ювӷиӷналюки телескопыкун уяванлыӈут иӷалыӄытаӷыт, ныӷьюмасиӄлъюӈа капитаныӈуӽнъалюӈа, инӄун уяварухлъяк пиӄыхкума ныкывӷаналюӈа авлыӽнъыӽӄысиӷлюӈа капитаным ныӈани, канъалюку нантырухлъялӷи Сингапура, тагани тукфиӷиналюӈа ӄысюгнамыӈ маӈкиӈиӽаӷмыӈ.

Йыӄай иляӈани машинистаӈуӽсюхлъягаӄсяӽтуӈа метроми налиӷмыӈ умилгуӽнъалюӈа станциями ынкам пиютаӷналюӈа кавишакыхтамыӈ лъӄиӷлюӈа, арисӄылъюӈа ӄаӷиӽлъяк:

— Я-а-таӈ!

Налиӷмыӈ пиюпихсимаӄуӈа линъалюӈа тырӷўаныӷмыӈ слъям асфальтыӈани ӄатыӷракыхтаныӈ налъюнитаныӈ сюканӷулъӽинун улъӽитаӄаюгнун. Иляӈани исигима тамаӽани иглыӽсюпихтаӄсяӽтуӈа Ален Бомбарыстун, лъӈатун алъпагналюки ӄамахлъюки имаӷрукутаӽлъягыт аӈйыӈыстаӽаӽӄун, ныӄыклъюӈа аӷипалӈуӷмыӈ иӄалъюраӷинаӷмыӈ. Ынраӄ тана Бомбар касялӷими кымгималӷи югинаӄ талъима сипнъыӄлъюку килограммыныӈ, хўаӈа уӄихтуталъӄа — югинаӄ аӷвинля сипнъыӄлъюку, лъяӷанхўа таўатын пимаяӄума наӈылъӽани аӈьялъӽым уӄихтуталъӄа атасиӽаӽнъаяӽтуӄ килограмма.

Миўын нани манаӄыӈнанӷитуӈа ынкам ўата кымгиӽлъыӄуӈа? Тамана кыстыӈъўаӷьямкун, упуӷлюӈа иӽсямаӈа тахкын, иўырӈа унамиӈани боксерыӈуӽсюгумаӈа, ӄаюӽлъяк сӽапакыхка телевизоркун каялъӄилъӽа Европам боксыкун. Тыӈлюхпагатутылъӽит пияӄынка — ўыни упуӷнамат! Тахкын кылгутат пилъхуӽнъаӄылъӽат, таўани тыӈлюхпагатамат уӄихтуӄаӄ «груша», — такырмик уӄихтуӄаӄ, укиникаӄ тымкамыӈ ынкам сямыӈ ималык аӈӄаӄ, тыӈлюхпагатаӷьяӽӄаӄ ӄывутыпихлъюку, икнъаӄыпихлъюку, инӄун ӄывутилъыӽпут аӈлиӽлъягысӄылъюку. Тамакын сӽапаныӽӄысиӷлюӈа игиӽтуӈа: хўаӈалъю хўа икнъаӄылъыӽпигаӽнъаӄылъыӄуӈа мыӈтыӷаӽлъямнъи, инӄун сянаӄыхката кинкут каялъӄысяӽӄалюки. Атака пиӄа:

— Атай, грушаӈутаӽтиӈа!

— Хўа танӄиӄ ӄалювигуӄ, грушаӈитуӄ. Ўин уӽпуӄыта. Ныӈляӽтуӈа:

— Нака, атай, таўатынъыӷилӈуӷмыӈ. Нака ныӷьяӽӄаӄ груша!

Тукфиӷитаӽтиӈа тымӈи тымкамыӈ улимаӄ боксерыт грушаӈат!

— Сякаӽӄалюкуми?

— пиӄ атака.

— Пилъыӈлъяӷналюӈа, — пиӄа. — Ӄаюӽлъяк боксерыӈуӽсюгаӄуӈа ынкам илянка каялъӄаӄнъаӷанка. Тукфиӷитаӽтиӈа, ӄа-а?

— Натынтуӄ акитутка таўатылӈуӄ груша? — лыгрылиӄуӄ атака.

— Сясӄувахагуӄ, — пиӄа. — Рубылыт ӄуля налини югык малӷук ӄуля сипнъыӄлъюку.

— Налъюӈуӽтутын, мыкылӷий, — пиӄ атака. — Аваӈитыӷӈаӽпык, грушаӈитыӷӈаӽпык кияӄа. Сянанӷитутын.

Пилюгуглюни, ӄыпӽаӷьяӽтуӄ. Хўаӈа сюгагниӷутаӄа ныӈляӄлъюӈа аӈынӷинъилюӈа. Нама тамана сӽаӷлюку пиӷаӽтуӄ:

— Ўин-ўин, хўаӈа лъяӈаӄа литаӄа сяяӽӄаста, ынта таӄиги минутаӈиӽаӷмыӈ. Сюна гуӽтуӄ ынкам нусюга иӈаӽтаӷвигым асиӈаныӈ аӈылӷи калӈак: таўантыфтут хўаӈа наӷаӷуткувинӷанка, таӄыхканка атуныӷмыӈ. Ӄаюӽлъягӄун аӈликалӷиӈа, уксяӷми ынмис тукфиӷисяӽӄаӄатӈъа игаӷьят пилюгуганыӈ ынкам лъӄиӷмыӈ ӄалмыӄыхтамыӈ тугумаситылыгмыӈ.

Нāка ӣхўāӽтуӄ калӈагыгни ынкам ихўаӷумалюку, сӽаӷанка хўаӈа ӄавӈаӽтаӄ трамвайыӈиӽаӄ улъӽитиӷаӽтыкаӄ наӄам тапӽалык, тахкын пластмассамыӈ улимакаӄ ӄалӷиӷасиӄ ынкам иӽтуӽӄыхкаӄ узивгасиӄ, атасиӄ айгу равамыӈ кынлыкылӷи, аӈьям сипнъыӷа тылянаӈаӈан, сяма ӄафсинаӷьяк кавлыхтасиӄ ынкам алъя угляӄ утуӄаӈуӽтыкаӄ сянӄутшаӄ. Сюна нама нусюга калӈагым тыӽаныӈ аӈкыхтаӄ ныӷувалӈуӄ Кайӈаӷаӄ.

Милюта хўаӈамнун иӈаӽтаӷвигмылӈуӷмун, пиӄ:

— Сӽа тана. Ипаӈуӄ, ананавык Милам лъпынун тунусялитка. Малӷугыгныӈ аюмиӄулисявык. Пиниӽтуӄ Кайӈаӷаӄ, пиниӽлъя пихтуӄ. Сӽаӄаӽуӄун, ныӷуватыпихтуӄ! Аӄсявалъюӽлъяк! Анӄаӽнъыӄысиӷа! Ипапик грушакаӽӄагуӄ! Ўата пиниӷатаӷаӽтуӄ! Сяӈанӄун тукфиӷилъта! Лыган пыӽӄиӈлъя ӄафсина пиюкувык! Ӽатаӄыстина! Сюна туӄлъюӷат телефоныгнун, ануӄ натыӷмун. Хўаӈа йыӄай ӄуяӽлъяхтуӈа нāка таўатын пинилюку. Пиниӷўатун ныкыхтыӈъўаӷаӄа Кайӈаӷаӄ иӈаӽтаӷвигыгни, инӄун пыӽӄиӷўаӷналюӈа, икнъаӄуӷисналюку тыӈлюӽӄулъӄа.

Аӄумгамаӄ манумни тагнымсяк шоколадыстун, таўаӈинаӄ натаӈани мылъӄиӷулъюни, ийык алъяӽинак: атасиӄ — лъӈан пиӈа, ӄатыӷнарак ӄиргысыкувинӷаӄ, алъӽа — аӈылӷи ӄатыӷракыхтаӄ — акитым ӄантан нахтуӄаныӈ; талгўа ныӄамикынӷитаӄа, ӄавӈаӄ симиматху. Таўатытыӷӈаӷми, Кайӈаӷам сӽапагаӄыфтаӈа лъяӈаӄа иӄлъиӷьяӷамаӷми, алъякулъхигныӈ ийыгминыӈ, наӄам иӷугни таӽпаӽӄылъюкык ынкам талъигни ӄулмун аюӄлъюкык, лыганӄун писюгнилъюӈа амьюӷаӷлюӈа, лыган сяӈа: «акинъанӷитамкын»… Таўатын сӽапагўаӷьямкун сюна ныӄамикутуӈа, натын ӄавӈарухлъяк таната Кайӈаӷаӄ-лъю ӄунпыӈ атуным кияӽсиманилютуӈ, навык пинымни кылъӄаӄлъюку, пагиӄаӄлъюку таӷнуӽаӽаӽтун, аӄумыстаӄлъюку сямкун ныӷыснъалюку, тахкын алъӄутамыӈ ӄаныӷмитаӄлъюку маннаямыӈ.

Апыӷинымкун сюгруха ныӈляӷнаӽӄаўаӄылӷи аӈиӽунымкун ныӄыкшагмыӈ налиӷмыӈ мугаӄӈъўаӷмыӈ, лыганӄун сюгруха иӄлъиӷнаӽлъюни лъиӷаӽтаӄылӷи, уӈуваӽсюгниӽӄўалюни; хўаӈа алъя иӈаӷутаӄлъюку, инӄитаӄлъюку уюӷаӽастун, якыӄаӽлъюку уӈипаӷасиман сигутӈакун; ипапик, лъяӷапыстаӄ пиниӄуман, пиниӄыӷрукутаӽлъягуман, рыпалъ ныӈани туӄунаялӷиӈа. Хўа матын аӄумгараӷаӄуӄ иӈаӽтаӷвигым ӄайӈани, таганиӈани илякыхтылъыӽпигаӄа, иляпигўаӄа таӷнуӽатымныӈ.

Сӽа тана аӄумгалӷи, иӄлъиӽлъюни алъякаӄ ийыгмыгни, хўаӈа яӷлыги пыӽкиӽсюгьюгаӄуӈа, тыӈлюлъӄа икнаӄуӷиснъалюку…

— Сязин, — нама пиӈа, утыӽсями натыӷмыӈ. — Сяӈавык таўатысин?

Налъюкумаӈа сямазиӈа, ӄалъымсюхаӄ тунулъюӈа намныӈ, ӄызимкунлъю мымкунлъю лигикнъаюкаӈаӈа накимталӷиӈа, наӄам насӄуӄа ӄулмун аюӄлъюку, ӄытыӽлъюӈа, инӄун ӄунинка утыӽтысӄылъюки, имуӷьюгнаюкама, тахкын пиниӽтаӷаӷьяма, пиӈа:

— Сямыӈ пиӄсин, наӈиӽай? Хўаӈа сялъӽитуӈа… Тымӈи утыӽтуӈа. Тымӈи боксерыӈуӽтыӄаӽнъанӷитуӈа.

Когда мне было лет шесть или шесть с половиной, я совершенно не знал, кем же я в конце концов буду на свете. Мне все люди вокруг очень нравились и все работы тоже. У меня тогда в голове была ужасная путаница, я был какой-то растерянный и никак не мог толком решить, за что же мне приниматься. То я хотел быть астрономом, чтоб не спать по ночам и наблюдать в телескоп далёкие звёзды, а то я мечтал стать капитаном дальнего плавания, чтобы стоять, расставив ноги, на капитанском мостике, и посетить далёкий Сингапур, и купить там забавную обезьянку. А то мне до смерти хотелось превратиться в машиниста метро или в начальника станции и ходить в красной фуражке и кричать толстым голосом:

— Го-о-тов!

Или у меня разгорался аппетит выучиться на такого художника, который рисует на уличном асфальте белые полоски для мчащихся машин. А то мне казалось, что неплохо бы стать отважным путешественником вроде Алена Бомбара и переплыть все океаны на утлом челноке, питаясь одной только сырой рыбой. Правда, этот Бомбар после своего путешествия похудел на двадцать пять килограммов, а я всегото весил двадцать шесть, так что выходило, что если я тоже поплыву, как он, то мне худеть будет совершенно некуда, я буду весить в конце путешествия только одно кило. А вдруг я где-нибудь не поймаю одну-другую рыбину и похудею чуть побольше? Тогда я, наверно, просто растаю в воздухе как дым, вот и все дела.

Когда я всё это подсчитал, то решил отказаться от этой затеи, а на другой день мне уже приспичило стать боксёром, потому что я увидел в телевизоре розыгрыш первенства Европы по боксу. Как они молотили друг друга — просто ужас какой-то! А потом показали их тренировку, и тут они колотили уже тяжёлую кожаную «грушу», — такой продолговатый тяжёлый мяч, по нему надо бить изо всех сил, лупить что есть мочи, чтобы развивать в себе силу удара. И я так нагляделся на всё на это, что тоже решил стать самым сильным человеком во дворе, чтобы всех побивать, в случае чего. Я сказал папе:

— Папа, купи мне грушу!

— Сейчас январь, груш нет. Съешь пока морковку.

Я рассмеялся:

— Нет, папа, не такую! Не съедобную грушу! Ты, пожалуйста, купи мне обыкновенную боксёрскую грушу!

— А тебе зачем? — сказал папа.

— Тренироваться, — сказал я. — Потому что я буду боксёром и буду всех побивать. Купи, а?

— Сколько же стоит такая груша? — поинтересовался папа.

— Пустяки какие-нибудь, — сказал я. — Рублей десять или пятьдесят.

— Ты спятил, братец, — сказал папа. — Перебейся как-нибудь без груши. Ничего с тобой не случится.

И он оделся и пошёл на работу. А я на него обиделся за то, что он мне так со смехом отказал. И мама сразу же заметила, что я обиделся, и тотчас сказала:

— Стой-ка, я, кажется, что-то придумала. Ну-ка, ну-ка, погоди-ка одну минуточку.

И она наклонилась и вытащила из-под дивана большую плетёную корзинку: в ней были сложены старые игрушки, в которые я уже не играл. Потому что я уже вырос и осенью мне должны были купить школьную форму и картуз с блестящим козырьком.

Мама стала копаться в этой корзинке, и, пока она копалась, я видел мой старый трамвайчик без колёс и на верёвочке, пластмассовую дудку, помятый волчок, одну стрелу с резиновой нашлёпкой, обрывок паруса от лодки, и несколько погремушек, и много ещё разного игрушечного утиля. И вдруг мама достала со дна корзинки здоровущего плюшевого Мишку. Она бросила его мне на диван и сказала:

— Вот. Это тот самый, что тебе тётя Мила подарила. Тебе тогда два года исполнилось. Хороший Мишка, отличный. Погляди, какой тугой!

Живот какой толстый! Ишь как выкатил! Чем не груша? Ещё лучше! И покупать не надо! Давай тренируйся сколько душе угодно! Начинай!

А я очень обрадовался, что мама так здорово придумала. И я устроил Мишку поудобнее на диване, чтобы мне сподручней было об него тренироваться и развивать силу удара.

Он сидел передо мной такой шоколадный, но здорово облезлый, и у него были разные глаза: один его собственный — жёлтый стеклянный, а другой большой белый — из пуговицы от наволочки; я даже не помнил, когда он появился. Но это было неважно, потому что Мишка довольно весело смотрел на меня своими разными глазами, и он расставил ноги и выпятил мне навстречу живот, а обе руки поднял кверху, как будто шутил, что вот он уже заранее сдаётся…

И я вот так посмотрел на него и вдруг вспомнил, как давным давно я с этим Мишкой ни на минуту не расставался, повсюду таскал его за собой, и нянькал его, и сажал его за стол рядом с собой обедать, и кормил его с ложки манной кашей, и у него такая забавная мордочка становилась, когда я его чем-нибудь перемазывал, хоть той же кашей или вареньем, такая забавная милая мордочка становилась у него тогда, прямо как живая, и я его спать с собой укладывал, и укачивал его, как маленького братишку, и шептал ему разные сказки прямо в его бархатные твёрденькие ушки, и я его любил тогда, любил всей душой, я за него тогда жизнь бы отдал. И вот сидит сейчас на диване, мой бывший самый лучший друг, настоящий друг детства. Вот он сидит, смеётся разными глазами, а я хочу тренировать об него силу удара…

— Ты что, — сказала мама, она уже вернулась из коридора. — Что с тобой?

А я не знал, что со мной, я долго молчал и отвернулся от мамы, чтобы она по голосу или по губам не догадалась, что со мной, и я задрал голову к потолку, чтобы слёзы вкатились обратно, и потом, когда я скрепился немного, я сказал:

— Ты о чём, мама? Со мной ничего… Просто я раздумал. Просто я никогда не буду боксёром.