Hunting
Освоение русскими людьми нового места для жительства шло одновременно с развитием рыболовного и охотничьего промысла. Говоря о значении высокой промысловой культуры, которую принесли в Сибирь русские, В. Н. Скалон писал: «Они осуществили колоссальное по своему размаху и трудоемкости строительство пастника, покрывающего полосу тундры от Урала до Тихого океана» [Скалон, I960, с. 321].
Основной вид добываемой здесь пушнины – белый песец – постоянный мигрант: осенью с островов Ледовитого океана он выходит на берег и в поисках кормов движется в сторону лесотундры, откуда в марте снова мигрирует в сторону моря. Гон у песцов начинается в конце февраля. Самки щенятся через 50-55 дней. Для устройства норы (капища) песец выбирает сухое возвышенное место – холмы, бугры. Нора имеет большое количество входов и глухих отнорков.
Основой пасти – ловушки для песца – является трехстенный короб, длина которого 1 м, ширина 25 см и такая же высота. Над коробом сверху располагается массивное бревно – «гнеток», длина его около 4 м, диаметр 20 см. Одним своим концом он свободно укрепляется на козлах («озаднике»), поперек другого конца прикреплена крестовина («коромысло»); одно, более длинное, плечо коромысла клалось на кол («коромысленный кол»), другое – оставалось свободным.
Сторожевой механизм считается ответственной частью орудия, от его точности зависит безотказное действие пасти. Он состоит из сторожка и симки. Сторожок – плоская планка длиной примерно 12 см, шириной 2,5 см и толщиной 1 см. В нижней части сторожок имеет отверстие, куда вставляется симка, верхний конец сторожка привязывается к прыгальцу – прочной планке длиной 1 м. Симка – плоская планка толщиной 1 см, длиной 4 см, шириной 1,5 см. В нижней части симка имеет выступ, при помощи которого и вставляется в отверстие сторожка. К верхнему концу ее прикрепляется конский волос, другой конец которого закрепляется на противоположной боковине пасти. Снизу симка при помощи веревочки прикреплена к боковине.
Настораживается пасть следующим образом: гнеток с коромыслом поднимают, а под свободный конец подводят конец прыгальца, под прыгальце подставляют колышек («подымальник»), а другой конец прыгальца при помощи сторожка соединяют с симкой. Затем конский волос, идущий от симки, закрепляют на противоположной боковине. Наживу кладут под волос, иногда даже привязывают к нему.
Песец, почуяв запах пищи, залезает в пасть и задевает волос, отчего симка выскакивает из сторожка и гнеток падает. Для того чтобы гнеток был тяжелее, на него иногда кладут дополнительный груз. Чтобы пасти не заносило снегом, их, как правило, устанавливали устьем против господствующего в данной местности ветра.
Каждый охотник имел около 150-200 пастей. Расстояние между ловушками около 1 километра. Таким образом, чтобы осмотреть все ловушки и вернуться домой, охотнику необходимо было проехать расстояние по безлюдной тундре в 200-300 километров.
Для того чтобы остановить песца в районе своих угодий, охотники применяли искусственную подкормку. Для этого около пастей закапывали в яму рыбу, потроха оленей и птицы. Ранней осенью (в октябре) над ямой пробивали маленькое отверстие, чтобы шел «кислый дух», который должен привлечь песца. Или же к боковине пасти прикрепляли специально высушенную ряпушку («бульдырок») или более крупную рыбу («юхалу»).
Пасти и охотничьи избушки требуют почти ежегодного ремонта. Поэтому летом, в июле – августе, промышленники отправлялись верхом на лошадях в тундру или по речкам спускались на ветках «ладить пасти и ночлеги», попутно занимаясь ловом рыбы, отстрелом гусей и оленей для корма собак и приманки песцов.
Многие промышленники держали по одной – две лошади, но пользовались ими только летом для ремонта пастей. Из конского волоса плели сети. Сено для лошадей не заготавливали, косить никто не умел. На зиму лошадей отпускали на волю, они сами себе добывали корм из-под снега.
Осенью по глубокому и рыхлому снегу песца травили собаками. Для подобной охоты пригодна была не всякая собака, обычно выбирались лучшие самки, которые всегда легче на бегу, чем кобели. Эти «промышленные» собаки высоко ценились среди тундрового населения и пользовались гораздо большим вниманием со стороны хозяина, чем остальные. Правда, срок службы песцовой собаки всего два – четыре года.
Применялся также метод отлова песца путем разрушения нор (капищ). Рано осенью, когда песец еще окончательно не покинул капище, охотник, заранее зная, что тут должен быть песцовый выводок, приезжал на капище. Песцы, почуяв охотника, скрывались в норах. Выходы из них закладывали дерном, оставляли один – два. Наклоняясь низко к норе, охотник издавал звук «ух-ух», песец «отвечал» на это негромким лаем. Охотник раскапывал нору и при помощи длинного багра («макуна») вытаскивал песца из норы. Это называлось «рубить капища».
У отловленных из капищ песцов, как правило, был недозревший мех. Поэтому после отлова их держали в клетках. Из-за небрежности отлова, плохого кормления во время держания в неволе, отсутствия специально подготовленных клеток (типа звероводческих шедов) большого эффекта не было, и такая пушнина зачастую шла низким сортом. Разрушение же песцовых нор являлось злостным видом браконьерства, поэтому от такого метода лова песцов пришлось отказаться.
Песцовый промысел был известен русскому населению северных областей задолго до выхода в Сибирь, П.Н. Павлов считает, что песца издавна промышляли на Европейском Севере [Павлов, 1972, с. 81].
«Судя по терминам охотничьего промысла, некоторым обычаям и религиозным представлениям, русские на Индигирке, освоив новые места для жительства, сами самостоятельно стали заниматься пушным промыслом. Есть данные, что народности Севера – юкагиры, эвены и северные якуты – научились промышлять пастями песцов от русских. На это отчасти указывает употребляемое у якутов и эвенов слово «паас»
– от русского, «пасть» [Алексеев, 1948, с. 65].
О давнем промысле песца свидетельствуют и единые для всего Севера русские термины, обозначающие возраст зверька: норник, крестовник, чаяшник, недопесок и т. п. «Название – песец, то есть маленький пес, данное ему русскими, вполне к нему подходит; его острая мордочка напоминает полярного пса, а гавкает он точно так же, как щенок» [Иохельсон, 1898, с. 69].
Пушной промысел составлял главный источник cуществования охотников, так как, только продав шкурку песца, можно было купить какие-либо товары. Однако даже при удачном промысле охотник едва мог обеспечить себе жалкое существование. По сведениям И. А. Худякова, в 1867-1884 годы шкурка песца стоила 80-90 копеек. Надо отметить, что мех несортового песца широко использовался в быту: из него шили одеяла, шапки, шубы, рукавицы.
Весной, после окончания охотничьего сезона (после запуска пастей), охотники выезжали на собаках в море и переключались на добычу нер¬пы. Для этого надо было иметь «нерпичью собаку» – индигирскую лай¬ку, обладающую высокими gромысловыми качествами, специально натасканную на розыск нерпичьих лежбищ и лунок во льдах, у которых дышат нерпы. Собака, почуяв запах нерпы, разыскивает лунку и лаем дает знать хозяину.
Лунка, через которую выходит нерпа, обычно скрыта под толстым слоем снега. Снег раскапывают и лунку расширяют. Для добычи нерпы применялась сеть из толстого шпагата с ячеей в 30 см. Сеть крепится к раме, получается подобие мешка. Рама готовится из палок толщи¬ной 3-4 см. Размер рамы 132*132 см. Сеть-мешок устанавливается подо льдом напротив лунки. Нерпа подплывает к лунке и выходит на лед, чтобы подышать воздухом. Затем она вертикально погружается в воду и попадает в сеть. Мясо и сало нерпы использовались на корм собакам, а шкура – на изготовление непромокаемой одежды и обуви.
Промышляли оленей во время их переправы через Индигирку. Спаса¬ясь от жары и гнуса, стада диких оленей из лесотундры в июне уходили к Ледовитому океану, в конце августа возвращались обратно. Зная места их переправ через Индигирку, охотники устанавливали круглосуточное дежурство.
Охота велась коллективно, ружьями не пользовались. Окружали оленей на ветках и кололи копьями. Каждый охотник имел, как правило, два копья. Одно длиной 3-4 м, другое – короткое -1 м. Среди оленей попадались так называемые дракуны, которые при виде подъезжающего охотика ложились на бок и задними копытами били по ветке. В этих случаях применялось короткое копье: не доезжая до оленя нескольких метров, охотник кидал его в бок оленю. В такой охоте требовалось большое искусство и хладнокровие: находясь в неустойчивой ветке, необходимо было поразить оленя с одного удара. Следует напомнить, что никто из охотников не умел плавать, и иногда охота заканчивалась трагически.
Если оленей было больше десяти голов, считалось недопустимым перебить все стадо (табун), не оставив ни одного оленя, иначе «осердится Сендуха» и не будет удачи. Так что совершенно неправильно утверждение Н.М. Алексеева о том. что якобы у русскоустьинцев не было традиции охранять зверей. Иногда применялся и такой способ: часть охотников оставалась дежурить на реке, остальные два-три человека брали собак и старались загнать оленей в реку – это означало «ходить в Сендуху загоном».
Распределение добычи начинали с выделения одной туши хозяйству, не имеющему трудоспособных мужчин. Остальную часть делили поровну между охотниками.
В марте – апреле охотились на оленей на собаках. Запрягали в нарту 8-10 собак, садились в нее по двое и ехали в тундру «оленей гонять». Завидя в тундре пасущихся оленей, старались незаметно к ним подъехать с противоветренной стороны, иначе «дух упадет на оленей» и они убегут. Подобравшись незаметно к оленям на 1-1,5 километра, направляли упряжку на оленей и начиналась погоня, которая продолжалась 30-40 минут, после чего олени «давали круг», то есть разворачивались на 180 градусов, и пробегали мимо охотников на расстоянии 100-200 метров. В этот момент один охотник останавливал упряжку, а второй стрелял. Все зависело от меткости охотника, а также от своевременной и прочной остановки упряжки. Хорошие стрелки в «одном кругу» убивали по пять-шесть оленей.
Летом тоже охотились на оленей с ружьями. Завидев в тундре оленей, подбирались к ним ползком и стреляли. Если не было ружей, пользовались луком. Охотник, убивший оленей или гусей, половину всегда отдавал встретившемуся в тундре товарищу. Это называлось «давать нимат».
Была у русскоустьинцев попытка заняться оленеводством. В 1938 году пришло указание, обязывающее русскоустьинский колхоз завести оленей. Долго думали мужики, как выполнить эту директиву. Никто из них не знал, с какого боку подойти к оленю. Наконец придумали.
Купили 50 оленей у юкагиров. Их же, во главе с Петром Едукиным по прозвищу Кобахчан, наняли пастухами.
Наступило лето. Однажды в Петров день вдруг примчался из тундры большой табун оленей и прямо у деревни кинулся в Индигирку. Мужики быстро вооружились копьями, пешнями, ружьями, закололи больше 20 животных, остальные спаслись бегством. Разделили мясо, развезли по заимкам. Это был праздник.
Примерно через неделю явился Кобахчан и заявил, что потерял колхозных оленей. Все стадо. Ему грозил по тем временам строгий суд, о чем официально было объявлено. Поник головой Кобахчан. Не пьет, не ест, ни с кем не разговаривает. Молча ходит по «сметищам» (свалкам) и что-то ищет. Думали, тронулся человек с горя… Шло заседание сессии сельсовета. Вдруг резко открывается дверь, входит Кобахчан и молча кладет на стол президиума большой олений рог с отпиленными верхушками.
Затем гордо обводит взглядом присутствующих и так же молча уходит. В зале – немая тишина. Оказывается, мои земляки в охотничьем азарте перебили собственное стадо, приняв его за дикое. С тех пор русскоустьинцы и слышать не хотят об оленеводстве…
Зато они издавна в массовом количестве промышляли гусей во время линьки. Промысел ленной птицы, гусевание, практиковалось вплоть до середины 50-х годов. Автору этих строк приходилось дважды принимать
участие в гусевании, в последний раз – в 1952 году на лайде Немкиной.
Охотникам на 10 лодках удалось «упромыслить» 1270 гусей. Следует подчеркнуть, что охота велась лишь на «холостых», то есть молодых, гусей и никогда объектом промысла не был «детник» – гуси с
выводками. На них можно было охотиться лишь после первого Спаса – 15 августа (по новому стилю), когда птицы будут на взлете.
В июле в период линьки гуси большими массами собирались на сточных озерах («лайдах») и на речках. Точной датой начала охоты на ленных гусей считалось 20 июля (по новому стилю) – Прокопьев день. Собирались артелями по 10-15 человек и отправлялись к морю на ветках.
Уезжали за 150-200 километров на Моготоевскую лопатку. Этот путь был крайне опасен и труден: приходилось на утлых ветках переезжать двад-цатикилометровой ширины морской залив. Характерно, что поблизости были места, на которых можно было бы успешно промышлять гусей, но приверженность к старине, к традициям предков брала свое. «Вера у нас такая, деды наши на Моготоевскую и Крестовскую лопатки ходили и нам велели», – любили говорить индигирцы.
Добравшись до места промысла, разбивали лагерь и ждали ясного безветренного дня. Дождавшись его, выезжали на поиски гусей. Гуси днем обычно плавали стадом посередине большого озера. Завидев охотников, они старались выйти на берег и перебежать на другое озеро. Тут вперед отправлялись два – три лучших гребца, задача которых – быстро выехать на противоположный берег и выгнать гусей на середину лайды. Все участники гребут в быстром темпе и окружают «стадо», иногда грести вокруг лайды приходилось четыре-пять километров без передышки.
Это называлось «огребать лайду», что требовало выносливости («пертужины») и быстроты езды на ветках. Постепенно гуси оказывались окруженными. Охотники держались в некотором отдалении от гусей и дрейфовали на ветках. В эти моменты запрещалось громко кричать и шуметь. Лишь иногда раздается команда старшего: «Лодка, близко не загребай! Попугивай, попугивай!» или «Лодка, держи нос на каргу! Подтабанивай!» Так продолжалось четыре – пять часов, постепенно кольцо вокруг гусей сжималось, они сбивались в плотную кучу и, гогоча, устремлялись к берегу. В этот момент два человека на берегу ставили невод: вытянутым полукругом устанавливали полутарометровые вешки, на которые натягивали нитяную сеть. Нижнюю часть невода прикрепляли к земле спицами, крылья невода выводили в воду.
Таким образом, получался своеобразный загон длиной 15-20, шириной 3-4 и высотой полтора метра. Гусей постепенно подводили к берегу, ветки становились впритык друг к другу, нос одной ветки соприкасался с кормой другой. Иначе в образовавшуюся щель гуси могли уйти. Некоторые охотники, раздевшись, отважно спускались в ледяную воду и двигали ветки руками. Наконец гусей загоняли в невод и закрывали ворота. Два-три охотника заходили в загон, свертывали гусям шеи и выкидывали их через невод. Бить гусей палками или стрелять из луков и ружей категорически запрещалось, в противном случае гуси могли порушить невод и разбежаться. При удачной охоте в один загон промышляли одну – две тысячи гусей. Этот метод охоты требовал исключительной внимательности и дисциплины. Поэтому выбирался старший, распоряжения которого беспрекословно выполнялись. Провинившихся на охоте наказывали оригинальным способом: снимали с него штаны и сажали на пять – десять минут в лужу.
Добытых гусей делили следующим образом: на невод выделялся один пай, который, в свою очередь, распределяли между теми, кому он принадлежал (обычно двум-трем совладельцам). Каждый взрослый охотник получал равный пай. Присутствующие дети (мальчики) тоже получали свою долю. Ребенок до семи лет получал 1/8 пая, от семи до 12 — 1/4, от 12 до 16 — 1/2 пая и старше 16 лет — полный пай. По окончании в загоне оставляли одного гуся, которого выпускали на волю со словами: «Вот мы тебя живого оставляем и на Сендуху выпускаем, ты нам за это на будущий год приведи сюда побольше своих товарищей» [Зензинов, 19166, с. 78].
Из добытых гусей дополнительно выделялись два пая. Один покупал кто-нибудь из охотников, и на вырученные средства в церкви заказывали молебен в честь Николая Чудотворца – главного покровителя охотников и рыбаков. Второй пай шел на призы («веса») победителям соревнований на ветках, которые устраивались сразу же после завершения промысла на расстояние 8-10 километров.
Устанавливали обычно три приза, каждый – определенное количество гусей, к которым какой- нибудь состоятельный хозяин добавлял от себя осьмушку чая или пару листов табака. Победителя называли «гребцом». Следует указать, что в Русском Устье гребцами назывались не просто люди, умеющие плавать на ветке, а хорошо и быстро плавать. Причем гребцы были двух видов: «пертужие» гребцы, которые не боялись встречного ветра и могли за день свободно проплыть против течения 70-80 километров, и «хлесткие» – гребцы на короткие дистанции. Рассказывают, что будто бы в старину были такие молодцы, которые на расстоянии двух-трех километров не отставали от летящей чайки.
Добытых гусей ощипывали и складывали в ледовые ямы, птица в этом естественном холодильнике сохранялись довольно хорошо. Зимой яму вскрывали и смерзшихся гусей привозили домой. Неощипанные гуси сохранялись хуже.
Бывали случаи, что из добытых гусей зимой охотник не находил ни одного: их «съедала пакость», то есть уничтожали песцы. Часть гусей везли домой. Возвращаться против течения и встречных ветров приходилось четыре-пять дней. Чтобы гуси не испортились, из них делали «балбахи»: у неощипанного гуся особым образом удаляли внутренности и кости.
В образовавшийся своеобразный мешок можно поместить мясо двух-трех гусей. Куропаток осенью и весной ловили силками («шиллями»). Этим промыслом вблизи селений занимались чаще всего дети и женщины. В основе промысла куропатки – две подмеченные особенности ее поведения: первая – она двигается в основном вдоль берегов речек и по опушке тальниковых рощиц; вторая, – встретив препятствие, птица не перелетает через него, а обходит.
Учитывая это, поперек предполагаемого пути куропаток сооружается небольшой заборчик из тальника и снега («огород») с пятью-семью воротцами, где насыпалась приманка (ягоды и почки тальника) и укреплялась петля из ниток или конского волоса. Одним концом петля привязывалась к палке («кунелге»). Куропатка, привлеченная рассыпанной приманкой, входила в воротца и попадалась в петлю.
Бывало, в марте – апреле, утром рано, еще до занятий в тикотте, мать будит: «Сынок, сегодня хороший утренник. Крупашечки кричат. Сбегайка, проведай свой огородик».
Накинув пальтишко, резво бежишь по утреннему морозцу. В случае удачи, переполненный счастьем, сознанием, что ты кормилец, не спеша, с мужской солидностью возвращаешься домой.
Иногда по берегам речек на высоких шестах растягивали сети, в которых также запутывались куропатки. Силками ловили и уток на гнездах. Когда находили утиное гнездо, в нем оставляли только одно яйцо. Над гнездом строили из травы и мха небольшой двухстенный шалашик и устанавливали петлю.
На медведей охотились в берлоге копьями и ружьями. Если медведь встречался зимой в тундре, то поступали следующим образом: спаривали две нарты собак и гнались за медведем. Сначала отпускали двух собак, которые должны были «облаять» и остановить медведя. Когда его догоняли, то хозяин правой упряжки командовал своим собакам бежать направо, а хозяин левой – налево. Медведь оказывался в окружении собак и садился на баран нарты. В это время его закалывали копьями.
Алексей Чикачев