Газета «Речь» в 1913 году писала: «Русское Устье совершенно отрезано от внешнего мира. Лежит оно на пределе человеческого жительства вообще, дальше идет ледяная пустыня Ледовитого океана. Если реально представить жизнь русского интеллигента в Русском Устье, то становится страшно» [Речь, 1913, № 330]. Однако в мировоззрении русскоустьинцев не было той обреченности, беспрекословной покорности судьбе и подавленности, которую наблюдали исследователи в глухих сибирских деревнях.

  «Согласно описанию Сокольникова, марковцы производят впечатление жалких, вырождающихся людей. Русскоустьинцы такого впечатления не производят. Они кажутся народом крепким, здоровым, устойчивым и веселым. «Дурная болезнь» (сифилис) им вовсе неизвестна» [Зензинов, 1914 6, с. 160].

  Основой для описания обрядов и примет (о чем пойдет речь ниже) послужили личные впечатления и наблюдения, которые автор вынес из своего детства, а также опросы старших – знатоков старинных обычаев. Необходимо иметь в виду: то, что наблюдалось 40-50 лет назад, сейчас осталось в прошлом и в современной жизни практически не встречается.

  Жители Русского Устья в основном пользовались теми же методами народной медицины, которые были присущи всем сибирякам. Но у них были и особенности, связанные с условиями тундры, бедностью растительного мира и т.п. Так, не имея возможности предупредить цингу теми  способами, которые были у сибирских крестьян (настой еловых шишек, шиповника, свежего лука и чеснока), они прибегали к иной профилактике – употреблению в пишу строганины и рыбьего жира.

  Многие из методов лечения и предупреждения болезней представляют определенную научную ценность, однако нередко в них переплеталось рациональное с иррациональным, с элементами мистики, к которым можно, наверное, отнести заговоры, заклинания (что, впрочем, тоже требует изучения). Вот некоторые из народных рецептов русскоустьинцев;

  – от желтухи давали пить настойку из сушеной медвежьей желчи;

  – при золотухе пили воду с примесью наскобленного золота;

  – когда болели глаза, применяли кусочки коксового мыла или молотый сахар;

  – при появлении бельма на глазу старались резким криком испугать больного, иногда даже стреляли у его уха; причем кричали через колечко, это и называлось – «сгонять бельмо»;

  – при ячмене на глазу также старались испугать больного криком, при этом показывали кукиш или брали иголку и подвешивали ее на нитке напротив глаза: верили, что ячмень боится железа;

  – при растяжении связок («жила отстает») под сухожилием несколько м р А к раз пропускали иглу без нитки;

  – при растяжении мышц больное место придавливали кольцом ножниц и на тело клали горящий трут. Он горел две-три минуты, больной м х м корчился, кричал, но его крепко держали. Такой метод лечения называл- й к я ся «ставить енно»;

  – от ломоты в руке обвязывали ее у кисти черным конским волосом;

  – при появлении чирья отыскивали какой-либо сук, крестили его безымянным пальцем, приговаривая до трех раз: «Как сук сохнет, так и чи- я р у и | рей сохни». А также брали кусочки старой заячьей шкурки, намыливали й к г мездру мылом и прикладывали ее на чирей;

  – панариций – гнойное воспаление надкостницы пальцев, вызван- м ра « ное инфекцией, проникающей при повреждениях, – у русскоустьинцев носит название «змеёвец». Утверждали, что в пальце зарождается какой-то мохнатый червь, который, если его вовремя не уничтожить, может размножиться. Лечили путем прикладывания к больному месту свежего человеческого кала;

  – при колотье в ухе клали в него листовой табак или засовывали тряпочку, смоченную в трубочном соке; при шуме в ушах вставляли в ухо воронку, сделанную из бумаги, и широкий ее конец поджигали;

  – при зубной боли в дупло клали листовой табак или трубочный сок («оскрепки»); если зуб шатался, к нему привязывали длинную и крепкую нитку, а другой ее конец – к топору. Гопор кидали – зуб выдергивался;

  – при ожогах кожи на пораженное место накладывали куски сырой рыбы или мяса, иногда смазывали слизью из носа;

  – обмороженные части тела смазывали гусиным салом;

  – весной, когда очень ярко светит солнце и снег отражает солнечные лучи, у людей, не пользующихся светозащитными очками, порой развивается острый конъюнктивит; лечили его так: острым ножом делали на переносице неглубокий надрез и выдавливали неболышое количество крови. Или же к глазам прикладывали кусочек полузамерзшего мяса или рыбы;

  – при головной боли типа мигрени измеряли голову ленточкой по лобно-затылочной окружности. На ленте делали отметки напротив носа, ушей и с двух сторон от подзатылочной ямки. Затем мерку складывали вдвое, сгибая по отметке «нос». Отметки над ушами и подзатылочной ямкой у здорового человека должны совпадать, а если болит голова – не совпадают: одна половина головы якобы становится больше, так как мозг из одной половины головы «переходит» в другую. Тогда делали массаж головы по лобно-затылочной окружности, потом снова измеряли. Операция повторялась несколько раз, пока отметки на ленте не совпадут. Затем голову крепко стягивали платком. Эта болезнь называлась «переходом мозга», а лечение – «правлением головы»;

  -от поноса пили воду с толченым березовым углем или круто заваренный чай;

  – при носовых кровотечениях намачивали голову и переносье снегом или водой. Старались больного устроить так, чтобы кровь капала на горящую головешку; – при запорах «ставили пешку» (заостренный кусочек мыла);

  – при переломе костей накладывали лубки и поили больного водой с примесью скобленой меди;

  – опрелости у детей присыпали обожженной глиной («печиной»), толчеными гнилушками дерева или пережаренной мукой;

  – «сорванный пуп» лечили так: больного клали на спину с согнутыми в коленях ногами. «Правщик», массажируя живот против «токающего» (пульсирующего – сорванного) пупа, постепенно «направляет» его на свое место при помощи черенка ножа или курительной трубки. Захватив затем рукой кожу живота у пупка, завертывает ее направо и держит до тех пор, пока пуп не перестанет «токать»;

  – от бородавок старались избавиться следующим способом: велели кому-нибудь сосчитать количество бородавок, тогда они якобы исчезали, или в период полнолуния выходили на улицу и показывали бородавки луне, или давали их лизать собаке;

  – при болезни горла привязывали как жаропонижающее листья мать-и-мачехи. При ломоте в глазах тоже прикладывали мать-и-мачеху.

  Иногда, если человек болел тяжелой и продолжительной болезнью, и не поддающейся лечению «своими» методами, русскоустьинцы обращались к помощи шамана; кто-нибудь из родственников больного отправлялся за ним к эвенам или якутам. Его встречали как дорогого гостя, обильно угощали. В шесть-семь часов вечера начиналась подготовка к камланию: зажигали огонь в камельке, заносили шаманскую одежду, сушили бубен, на пол стелили «дешшу» – вышитую бисером шкуру молодого оленя – неизменный шаманский атрибут. Все домочадцы выходили на улицу и справляли естественные надобности, ибо во время камлания выходить на улицу запрещается. Ь

  Последним на улицу выходил шаман: там он сначала молился на восток и просил духов помочь ему вылечить больного. Затем начинал свистеть – звать духов («врагов»), «Заполучив» их, он, нахлобучив на | глаза малахай, входил в избу. В тот момент, когда шаман подходил к депше, кто-нибудь огнивом высекал огонь, с тем расчетом, чтобы искры падали на депшу. Это делалось для того, чтобы согнать с нее недобрых духов. При свете огня на шамана надевали меховое полупальто – «кукашку», украшенную бисером и побрякушками, на голову – малахай с большим вырезом на темени, также украшенный бисером.

  После того как шаман усаживался на депшу, двое из присутствующих садились спиной к нему, начинали колотить бубен и петь. Шаман начинал подпевать и постепенно входил в экстаз, тогда «раздразнители» отдавали ему бубен и колотушку, а сами уходили к зрителям. Во время выбора шамана подбирался его переводчик – «толмач». Через него шаман спрашивал, для чего приглашен. Родственники, тоже через толмача, рассказывали о больном и просили помочь. Шаман отвечал, р что постарается помочь, но при неудаче просил не обижаться. Затем начинал звать своих духов, те приходили и спрашивали, по какому по- я воду он их вызывал, шаман рассказывал им об истории болезни… «Посовещавшись» с духами, шаман с пением подходил к больному, наклонялся к нему, искал болезнь – «худобу», «находил» ее и сильно бил в бубен. Наконец избитую, измученную худобу «клал» на бубен и начинал рассказывать окружающим, откуда и как она пришла; обещал, что к постарается ее спровадить. Затем «брал» худобу и уносил в «дальнюю дорогу» – топтался у порога минут 15-20, бил в бубен и пел. После возвращения из дальней дороги шаман садился на депшу и рассказывал, что худобу он спровадил и что она не вернется, если будут исполнены его наказы: больному нельзя три дня брать железный, остроконечный предмет, нельзя стучать, бренчать. Больному должен быть обеспечен полный покой. Его нельзя вечером одного выпускать на улицу, а то он может «сдрогнуть» (испугаться) и т. п.

  Верили, что у каждого человека есть «стень». Когда она улетает, человек болеет, появляется сонливость, слабость, плохое настроение. Наконец, он может умереть, тогда шаманы «приводят» стень обратно. Поэтому больного нельзя пугать: иначе он может «сдрогнуть» и стень может снова улететь. Шаман заявлял, чтобы после его отъезда остался шаманский дух, надо было выбрать «телохранителя», а своего «караульщика-беса» он через три дня снимет с поста. Постоянным караульщиком назначалась обычно выбранная шаманом собака, песцовая шкура или платок с черным рисунком – все это называлось «дилбиром». Если после отъезда шамана больной заболевал, его натирали дилбиром или привязывали около него собаку-дилбира. Камлание заканчивалось тем, что шаман прощался со своими духами, пел и бил в бубен. Потом он переодевался в повседневную одежду и уходил.

  Иногда шаманов просили «ладить счастье», «присушивать». Под «счастьем» понимали фарт, удачу при лове песца, рыбы и т.д.

  Верили, что природа неравнодушна к тому, что делается в жизни людей, она так или иначе отзывается на людские горести и радости. «Умрет сердитый человек – пурга подымется, умрет тихий, добрый человек – день ясный, безветренный стоит». Необыкновенная удача, чрезмерно богатый промысел рыбы, песца, оленя тоже считались нехорошим признаком – «счастье шибко торопится». Считали, что жизнь человека определяется ещё при рождении. Если женщина долго мучается при родах, то делали предположение: «Верно, бог ему еще судьбу пишет». Считалось, что от самого человека судьба не зависит, все зависит от бога. «Молодостью не жить, а старостью не помереть» – такой поговоркой выражается мысль, что не всегда умирает старый, оставляя место молодому. Верили также в то, что некоторые явления могут быть предвестниками смерти. Так, если собака воет по ночам, опустив голову вниз, или роет во дворе яму – это предвестие смерти.

  Вообще существовало множество примет, предвещавших чью-либо смерть: матица в доме трещит или зеркало в доме разобьется – к покойнику; видеть во сне, что выпал зуб с кровью, – умрет кто-то из близких.

  Пожилые люди к смерти готовились заблаговременно. Прежде всего запасали «смертную лопоть» – одежду и обувь. Завещали хоронить себя обычно на высоких местах вблизи проезжих дорог, чтобы кто-нибудь из путников мог добрым словом помянуть усопшего. Следует сказать, что слово «кладбище» было малоупотребительно. Вместо фразы: «Он ходил на кладбище» – говорили: «Он ходил к покойникам» или «Он ходил к родителям».

  Момент смерти представлялся так: вместе со смертью являлся и ангел, посланный богом по душу. Душа умершего выходит через рот и улетает на небо.

  Усопшего обмывали, поливая, теплой водой с мылом. Если человек умер вечером, то обмывание должно совершиться до того, как погаснет заря. Одевали и клали в передний угол под иконы, накрывали белым и вешали занавес. Постель и одежду его увязывали в большой узел и к вывешивали на высоких жердях около могилы. Через сорок дней узел снимали и использовали кому как угодно.

  Покойник лежал в доме три дня. Все эти дни около него устанавливается круглосуточное дежурство, читается псалтырь, жгутся восковые свечи, кадится ладаном и т. д. Считали, что умерший в течение трех дней все слышит, только сказать ничего не может. Покойника кладут в гроб перед самым выносом, при этом приговаривают: «Цветы крепки, цветы бессмертны». Во время выноса тела было принято усиленно плакать – выговаривать свое горе. Определенных, сложившихся текстов причитаний не было. Можно привести тайкой – жена плачет о муже:

Сокол ты мой ясный,

На кого ты меня покинул,

На кого ты оставил малых детушек!

  Во время прощания покойника целуют в лоб, при этом стараются не уронить на него слезу, иначе каждая слеза на том свете его колоть будет. Крышку гроба заколачивают в помещении. Из окна глядеть на похоронную процессию нельзя, следует выйти на улицу, осенить ее крестным знамением и совершить несколько земных поклонов.

  Несли тело ногами вперед, при этом приговаривали: «Вот мы тебя хорошо проводили, за что ты на нас не станешь сердиться».

  Могила – глубиной не менее полутора метров. В нее сначала спускается деревянный сруб. Гроб опускается в него на веревках и закрывается крышкой сруба, каждый из присутствующих бросает в могилу горсть земли. В восточной части могильного холма, в ногах, ставится деревянный крест. Впоследствии над могильным холмом устанавливается деревянное надгробие – «голбас» Для кладбища выбиралось возвышенное сухое место в 1-1,5 км от дома. Кресты на могилах четырех, шестиконечные, иногда с покрытием. Часто на кресты прибивали иконы. На могиле разбивалась посуда, которой пользовался больной. В гроб клали кусочки пищи, курительную трубку, табак. Если родственники хотели, чтобы умерший «пришел ояви», то есть вернулся в образе и й младенца, то в крышке гроба делали отверстие. А если, наоборот, не желали его возвращения, то вбивали в могилу осиновый кол.

  Верили, что покойник, особенно если это пожилой человек, уносит с собой души других людей. Поэтому, возвращаясь с погребения, по дороге ставили кресты – «запирали дорогу».

Пока совершается погребение, в доме умершего идут приготовления к поминкам. Сжигают во дворе стружки от гроба, моют пол и т.д.

  Когда в доме находится покойник, моют и подметают пол от порога к переднему углу. Как только вынесут гроб – сразу же моют от переднего угла к порогу.

  Пришедшие с кладбища непременно умываются и окуриваются. Обязательным блюдом на поминках считались оладьи с примесью толченой икры.

  В первую ночь после похорон также устанавливается дежурство; на кровать, где лежал умерший, никому садиться нельзя раньше чем через сутки: считалось что ангел-хранитель еще в течение суток должен прилетать в дом. Поминки справляются на девятый день, сороковой и в годовщину смерти. Родственники в день поминания должны сходить на могилу, разжечь там небольшой костер и бросить в него кусочки пищи.

Из книги Алексея Чикачева, “Русские на Индикирке”.